Цесаревич Алексей в воспоминаниях его учителей

Год издания: 2006

Кол-во страниц: 265

Переплёт: твердый

ISBN: 5-8159-0566-1

Серия : Биографии и мемуары

Жанр: Воспоминания

Тираж закончен

Пьер Жильяр, швейцарец по происхождению, провел около тринадцати лет при русском дворе. Автор дает самые обоснованные и самые обстоятельные сведения, касающиеся личной жизни членов царской семьи, а также описывает обстоятельства, при которых совершилась их трагическая кончина - основываясь на материалах следственной комиссии.

Английский учитель цесаревича Сидней Гиббс не оставил подробных мемуаров, поэтому в этой книге печатается большой биографический очерк о нем, основанный на сохранившихся архивных материалах, разрозненных публикациях и двух его англоязычных биографиях.

 

 

 

ПЬЕР ЖИЛЬЯР
ТРИНАДЦАТЬ ЛЕТ ПРИ РУССКОМ ДВОРЕ
(Петергоф 1905 год — Екатеринбург 1918 год)
Трагическая судьба Николая II и царской семьи


КРИСТИН БЕНА
АНГЛИЧАНИН ПРИ ЦАРСКОМ ДВОРЕ
ДУХОВНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ ЧАРЛЬЗА СИДНИ ГИББСА

Содержание Развернуть Свернуть

Содержание

ПЬЕР ЖИЛЬЯР

Предисловие первого издателя 5

Глава первая. Мои первые уроки при дворе (осень 1905) 7
Глава вторая. Цесаревич Алексей. Пребывание в Крыму.
В Спале (осень 1911 и весна 1912, осень 1912) 12
Глава третья. Мои первые занятия в качестве воспитателя.
Болезнь Цесаревича (осень 1913) 20
Глава четвертая. Императрица Александра Феодоровна 27
Глава пятая. Распутин 35
Глава шестая. Жизнь в Царском Селе. Мои ученики
(зима 1913—1914 г.) 41
Глава седьмая. Вляние Распутина. Госпожа Вырубова 50
Глава восьмая. Поездка в Крым и Румынию. Приезд
президента Пуанкаре. Объявление войны Германией 57
Глава девятая. Царское семейство в первые дни войны.
Поездка в Москву (август 1914) 67
Глава десятая. Первые шесть месяцев войны 78
Глава одиннадцатая. Отступление русской армии.
Император принимает на себя главное командование.
Возрастающее влияние императрицы 87
Глава двенадцатая. Верховный главнокомандующий.
Цесаревич в Ставке и на фронте (сентябрь—
декабрь 1915) 96
Глава тринадцатая. Император и Дума. Поход в Галицию.
Наша жизнь в Ставке (1916) 105
Глава четырнадцатая. Напряженное политическое
положение. Смерть Распутина (декабрь 1916) 118
Глава пятнадцатая. Революция. Отречение Николая II
(март 1917) 124
Глава шестнадцатая. Император Николай II 135
Глава семнадцатая. Возвращение императора
в Царское Село 139
Глава восемнадцатая. Пять месяцев заключения
в Царском Селе (март-август 1917) 147
Глава девятнадцатая. Наше заключение в Тобольске
(август—декабрь 1917) 159
Глава двадцатая. Конец плена в Тобольске
(январь—май 1918) 166
Глава двадцать первая. Екатеринбург. Гибель царского
семейства 179
Глава двадцать вторая. Обстоятельства преступления,
установленные следствием 187
Эпилог 199


КРИСТИН БЕНА
Англичанин При Царском Дворе
духовное Путешествие Чарльза Сидни Гиббса

Предисловие 204

Глава 1 206
Конец эпохи 206
Санкт-Петербург, волшебный город 210
Царское село, загородная резиденция 218
Наставник царевича 225
Наступление тьмы 229
Тьма сгущается 237
Пленники 244
Ссылка в Сибири 254
Торжество тьмы 263
Жизнь на колесах 267
Время для раздумий 277
Возвращение домой 284

Почитать Развернуть Свернуть

ПЬЕР ЖИЛЬЯР


Предисловие первого издателя

Со времени отречения Российского императора Николая II от престола, в русской революционной прессе того времени стали появляться обильные, но самые разноречивые и непоследовательные сведения, касающиеся последних лет царствования Николая II, а также интимной жизни членов царской семьи в период времени последней великой европейской войны и последовавшего, вслед за отречением Николая II, первоначального заключения к Царском Селе всей царской семьи.
В половине августа месяца 1917 года, Николай II и все остальные члены царской семьи вместе с несколькими приближенными, ввиду сложившихся политеческих обстоятельств, были переведены из Царского Села в город Тобольск. С этого момента сведения о действительном, в то время, положении царской семьи не могли уже так легко попадать и в революционную прессу. В печати все реже и реже стали появляться сведения касательно Николая II и других членов царскаго семейства, и затем уже после трагической кончины в Екатеринбурге в ночь с 16 на 17 июня 1918 года всех без исключения членов царского семейства и находящихся при них приближенных лиц, в печати появилась частью преднамеренно неверные сведения, а частью легендарного характера сведения во вопросу об участи, постигшей царскую семью.
При таких обстоятельствах, более или менее определенные сведения о том, в каких условиях проживал Николай II и вся царская семья, после отречения Николая II от престола и последовавшего затем первоначального заключения в Царском Селе, во время пребывания в Тобольске и Екатеринбурге до самомого момента трагической кончины всей царской семьи, — могло дать только лицо, не¬отлучно находившееся при царской семье в означенный период времени и случайно оставшееся в живых.
Таким лицом и, можно сказать, единственным, является бывший воспитатель великого князя наследника Алексея Николаевича, — Пьер Жильяр, швейцарец по происхождению, который провел около тринадцати лет при русском дворе и разделял судьбу царской семьи, как во время заключения ее в Царском Селе, так и во время пребывания в Тобольске и переезда из Тобольска до Екатеранбурга, а затем состоял при следственной комиссии, назначенной по распоряжению Омского Всероссийского Правительства для производства следствия по вопросам, касающимся трагической кончины царской семьи в Екатеринбурге.
В своем труде «Le Destin Tagique de Nicolas II et de Famille» Пьер Жильяр дает самые обоснованные в самые обстоятельные сведения, касающиеся интимной жизни царский семьи за последние годы царствования Николая II, а также самые точные и вполне последовательные сведения о положении всех членов царской семьи, относящиеся к периоду времена отречения Николая II от престола, пребывания царской семьи в заключении в Царском Селе, в Тобольске и Екатеринбурге, и затем, на основании обильного материала следственной комиссии, ясно описывает обстоятельства, при которых совершилась трагическая кончина всех членов царского семейства в Екатеринбурге.
Труд Пьера Жильяра «Le Destin Tagique de Nicolas II et de Famille» является весьма ценным историческим документом, положившим конец всем легендарным сведениям по вопросу о печальной участи, постигшей Николая II и всех остальных членов царской семьи.



ГЛАВА ПЕРВАЯ
МОИ ПЕРВЫЕ УРОКИ ПРИ ДВОРЕ
(ОСЕНЬ 1905)


Осенью 1904 года, я принял сделанное мне предложение быть в качестве профессора французского языка, при князе Сергее Лейхтенбергском.
Отец моего ученика, князь Георгий Лейхтенбергский, был внук Евгения Богарнэ, и по своей матери великой княгини Марии Николаевны, дочери Николая I, он приходился двоюродным братом императору Николаю II.
Семейство князя Лейхтенбергского находилось тогда в небольшом своем имении, на побережье Черного моря, где и проживало всю зиму. Там нас застали печальные события весною 1905 года и там мы пережили трагическое время, вследствие волнений в черноморском флоте, бомбардировки берега, погромов и жестокой репрессии, последовавшей вслед за этим. С первого раза, Россия показалась мне в ужасном виде, полная угроз и предзнаменований страхов и ужасов, которые меня ожидали.
В начале июля месяца все семейство князя Лейхтенбергского поселилось в прекрасной вилле Сергиевской Дачи, которая принадлежала князю в Петергофе. Контраст был поразительный: мы покидали бесплодный берег южного Крыма, маленькие татарские деревни, скрывающиеся в горах, и кипарпсы, имеющие запыленный вид, для того, чтобы оказаться среди бесконечных сосновых лесов и чудной прохлады берегов Финляндского залива.
Петергоф был любимым местопребыванием Петра Великого, своего основателя. Там Петр Великий отдыхал от своих тяжелых трудов, которые ему доставляло устройство Петербурга, — города, который, благодаря его воле, как по волшебству, был создан в устье Невы, и соперничал с большими европейскими столицами. Все в Петергофе напоминает своего основателя. Первоначально его местопребыванием был Марли — небольшой домик, расположенный среди воды, на полоске земли, разделяющей два больших бассейна. Затем его резиденцией стал Эрмитаж вблизи залива, где он любил угощать своих сотрудников во время пиршеств, сопровождавшихся обильными возлияниями. Излюбленным его местопребыванием был также выстроенный в голландском вкусе Монплезир, терасса которого выходила в море. Удивительно, как сильно любил воду владелец стольких земель. Наконец, Большой дворец — своими прудами и прекрасными видами парка он должен был, по мнению Петра Великого, сравниться с блестящим Версалем.
Все эти строения, за исключением Большого Дворца, которым и в начале XX века пользовались еще для приемов, имели вид заброшенных и пустых зданий, живущих лишь воспоминанием о прошлом.
Император Николай II охранял достопримечательности своих предков, каковым являлся Петергоф, и ежегодно он приезжал со своим семейством пожить в небольшой усадьбе Александрия, окруженной густым парком, защищавшим ее от нескромных взоров.
Семья князя Лейхтенбергскаго все лето 1905 года провела в Петергофе. Сношения между Александрией и Сергиевской Дачей были частые, так как тогда между императрицею и княгинею Лейхтенбергской была тесная дружба. Я имел случай видеть несколько раз членов царской семьи. По окончании моего контракта мне предложено было оставаться наставником при моем воспитаннике и принять на себя преподавание французского языка великим княжнам Ольге Николаевне и Татьяне Николаевне, старшим дочерям императора Николая II. Я согласился на это предложение и после недолговременного пребывания в Швейцарии — прибыл в Петергоф, в первых числах сентября. Через несколько недель я вступил в исполнение своих новых обязанностей при императорском дворе.
В день, назначенный для моего первого урока, придворная карета прибыла, чтобы отвезти меня в виллу Александрия, где находился еще император со своим семейством. Однако, несмотря на ливрейного лакея, на карету с дворцовыми гербами и на распоряжения, которые, без сомнения, были даны относительно меня, я испытал на собственном примере, что не так легко было проникнуть в резиденцию их величеств. Я был остановлен у решетки парка, и потребовалось несколько минут переговоров, прежде чем мне дали свободный пропуск. Вскоре, на повороте одной из аллей, я заметил два небольших кирпичных здания, соединенных крытым мостом. Они имели такой простой вид, что я счел их за дворцовые службы, и лишь остановка кареты дала мне понять, что я прибыл по назначению.
Меня проводили во второй этаж, в маленькую комнату, обставленную очень скромно, в английском стиле. Дверь отворилась и вошла императаица, держа за руки двух своих дочерей — Ольгу и Татьяну. После краткого обмена любезностями императрица села за стол и сделала мне знак сесть напротив нее; дети разместились по двум сторонам.
Императрица была еще очень красива в то время. Это была высокая стройная женицина, державшая гордо голову; но еще большее впечатление производила встреча со взглядом ее больших серо-голубых глаз, прекрасных и живых, в которых отражались все колебания чуткой души.
Старшая из великих кияжон, Ольга, девочка десяти лет, сильная блондинка с задорными глазами и с слегка приподнятым носом, изучала меня таким взглядом, который, казалось первые минуты, отыскивал дефекты в костюме, но эта девочка производила впечатление чистоты и откровенности, которые с первого взгляда делали ее симпатичной.
Вторая великая княжна, Татьяна, восьми о половиною лет, с темно-русыми волосами, была более красива, чем ее сестра, но производила впечатление меньшей искренности, откровенности и своеволия.
Урок начался. Я был очень удивлен и сконфужен простотою самого обращения, которое я представлял себе совершенно иным. Императрица не пропускала ни одного из моих слов, и я чувствовал, что это не урок, который я даю, но экзамен, которому я подвергаюсь. Несоразмерность между моим предположением и действительностью сбила меня с толку. К довершению несчастия, я представлял моих учениц более развитыми, чем они оказались на самом деле. Приготовленные мною примеры оказались очень трудными, и мой план урока ничего не стоил, так как приходилось импровизировать и изыскивать способы... Наконец, к моему великому утешению, часы пробили час, который положил конец моему испытанию.
В последующие недели императрица присутствовала регулярно на уроках детей и видимо ими интересовалась. Ей приходилось часто в отсутствие детей рассуждать со мною о способах и методах изучения живых языков, и я постоянно поражался ее здравыми и дальновидными рассуждениями.
Я сохранил воспоминание об одном уроке, за день или два до провозглашения Октябрьского манифеста 1905 года, который разрешал созыв Государственной Думы. Императрица в этот день села в кресло около окна и сразу показалась мне рассеянной и слишком озабоченной; независимо от нее самой, ее фигура выражала душевное волнение. Она делала усилия, чтобы соседоточить на нас свое внимание, но вновь впадала в грустную задумчивость или же совершенно уходила сама в себя. Работа лежала у нее на коленях; сама же она сидела, скрестив руки, и взгляд императрицы, как бы ушедший внутрь, следовал за ее мыслями, равнодушный к окружающей обстановке... Когда час урока окончился, я закрыл книгу и ожидал, что императрица поднимется и, попрощавшись, отпустит меня. Однако на сей раз, несмотря на тишину, которая свидетельствовала об окончании наших занятий, она была погружена в размышление и оставалась совершенно неподвижной. Проходили минуты, дети беспокоились, я вновь открыл книгу и продолжил свое чтение. Только по прошествии четверти часа одна из великих княжон, приблизившись к своей матери, напомнила ей об окончании урока.
По прошествии нескольких месяцев императрица заместила себя на моих уроках, придворной дамой, княгиней Оболенской. Она отмечала, таким образом, конец того рода испытания, которому она меня подвергала.
Это изменение дало мне облегчение, в чем я должен признатъся. Я чувствовал себя гораздо свободнее в присутствии княгини Оболенской, которая, к тому же, помогала мне с большим расположением. Однако у меня с первых месяцев сохранилось дорогое воспоминание о том крайнем интересе, который императрица, как мать отдавшаяся долгу, обнаруживала в деле обучения и воспитания своих детей. Вместо гордой и холодной царицы, о которой мне так много говорили, я встретил, к моему великому удивлению, женщину, посвятившую себя только своим материнским обязанностям.
В данный момент, уже на основании известных фактов, я мог уяснить себе, что чрезмерная осторожность, из-за которой столько людей считали себя обиженными, и которая причиняла самой императрице столько неприятностей, была скорее следствием ее врожденной застенчивости, маскирующей ее повышенную чувствительность.
Следующая подробность ясно показывает заботливое отношение, которое императрица проявляла к дочерям, и свидетельствует также о ее чувствах уважения к учителям, которые она старалась им внушить, требуя от них порядка, то есть основного элемента вежливости. Когда императрица присутствовала на моих уроках, я, ко времени своего прихода, находил всегда книги и тетради заботливо разложенными на столе, перед местом, занимаемом каждой из моих учениц, и никогда они не заставляли меня ждать ни одной минуты; этого не случалось даже и в последующее время.
К моим первым ученицам, Ольге и Татьяне, последовательно, по достижении девятилетнего возраста, присоединились сначала Мария, в 1907 году, и затем Анастасия, в 1909 году.
В 1909 году окончились мои обязанности наставника при князе Сергее Лейхтенбергском, и с этого момента я имел возможность посвящать более времени урокам при дворе.
Состояние здоровья императрицы, претерпевшее уже беспокойство, которое ей причиняла угроза, висевшая над жизнью царевича, все больше лишало ее возможности следить за занятиями дочерей. Пока я не представлял себе причины ее кажущейся индиферентности, я предполагал высказать ей свои сожаления, но вскоре, благодаря обстоятельствам, выяснилась истинная причина.



ГЛАВА ВТОРАЯ
ЦЕСАРЕВИЧ АЛЕКСЕЙ.
ПРЕБЫВАНИЕ В КРЫМУ. В СПАЛЕ.
(ОСЕНЬ 1911 И ВЕСНА 1912, ОСЕНЬ 1912)


Царское семейство зимою обыкновенно проживало в Царском Селе, небольшом красивом дачном городке, находящемся в каких-нибудь 20 километрах к югу от Петрограда, и расположенном на возвышенности, большая часть которой застроена и занята Большим дворцом, любимым местопребыванием императрицы Екатерины II. Недалеко от этого дворца, в парке, усеянном искуственными маленькими озерками, возвышается, наполовину спрятанное в деревьях, более скромное здание — Александровский дворец, в котором обыкновенно проживал император Николай II после трагических событий, имевших место в январе 1905 года.
Император и императрица занимали нижний этаж левого крыла дворца, а их дети жили этажом выше. В центральной части дворца были парадные комнаты, а крыло, находящееся напротив, занимали некоторые лица свиты. Вот в этих помещениях, указывающих достаточно ясно на скромность обитателей, жила царская семья.
Там впервые в феврале 1906 года, я увидел полуторагодовалого цесаревича, при следующих обстоятеиивствах. Я прибыл, как обыкновенно, в Александровский дворец, куда я являлся для исполнения своих обязанностей несколько раз в неделю. Когда я уже заканчивал свой урок, который я давал Ольге Николаевне, вошла, императрица, имея на руках великого князя, наследника. Она приблизилась к нам с видимым намерением показать мне того, кого я еще не знал. В ней светилась нескрываемая радость матери, которая увидела, наконец, исполнившимся свое самое дорогое желание; она гордилась и радовалась красоте своего ребенка. В то время, действительно, цесаревич был одним из самых прелестных детей, какого можно было себе представить, с прекрасными светлыми кудрями и большими серо-голубыми глазами, оттененными длинными загнутыми ресницами. Он имел свежий, розовый вид совершенно здорового ребенка и когда улыбался, на его полных щеках вырисовывались две маленькие ямочки. Когда я приблизился к нему, он взглянул на меня серьезным и робким взглядом и с большим трудом решился протянуть мне маленькую ручку.
Во время этой первой встречи с цесаревичем, я несколько раз заметил, что императрица прижимала его с нежным чувством матери, которая, кажется, все время опасается за жизнь своего ребенка, но у нее эта ласка и взгляд, сопровождавший ее, обнаруживали скрытое беспокойство, столь острое и сильное, что в тот момент я был поражен этим, и только значительно позднее узнал истинную причину этого беспокойства.
В последующие годы я имел случай чаще и чаще видеть Алексея Николаевича, который, скрываясь от своего матроса, убегал в комнату, где занимались его сестры и куда за ним не всегда сразу приходили. Иногда, однако, его визиты неожиданно прекращались, довольно долгий промежуток времени, его не было видно. Каждое такое исчезновение цесаревича вызывало у всех живущих во дворце глубокое уныние; оно отражалось и на моих ученицах, которые напрасно, старались скрыть свою печаль. Когда я их спрашивал, они пытались обойти молчанием мои вопросы и давали уклончивые ответы, что Алексей Николаевич нездоров. С другой стороны, я знал, что он был подвержен болезни, о которой говорили неясно и о которой никто не мог сказать мне ничего определенного.
Как я уже упоминал выше, начиная с 1909 года, будучи освобожден от своих обязанностей наставника при князе Сергее Лейхтенбергском, я получил возможность посвящать более времени для занятий с великими княжнами. Проживая в Петербурге, я отправлялся в Царское Село пять раз в неделю. Благодаря тому, что общее количество уроков у меня значительно увеличилось, успехи моих учениц стали более медленными, тем более, что царское семейство несколько месяцев проживало в Крыму. Я все более и более сожалел, что моим ученицам не была предоставлена гувернантка, француженка и после их возвращения каждый раз убеждался в том, как многое они забывали за лето. Мадмуазель Тютчева, их русская гувернантка, несмотря на свое большое расположение и превосходное знание языков, не могла оказать им помощи в этом вопросе. Чтобы помочь в этом затруднении, императрица попросила меня сопровождать царское семейство, когда оно оставляла Царское Село на продолжительное время.
Осенью 1911 года я впервые был в Крыму при таких условиях. Я жил в Ялте с моим коллегой М.Петровым, профессором русского языка, которого тоже пригласили продолжать свои занятия, и мы ежедневно отправлялись в Ливадию давать уроки.
Такой образ жизни очень нам нравился, потому что в часы, свободные от занятий, мы пользовались абсолютной свободою и могли наслаждаться прекрасным климатом Русской Ривьеры, не будучи стеснены формальностями придворной жизни.
Весною на следующий год царское семейство снова провело несколько месяцев в Крыму. На этот раз меня и М.Петрова поместили в небольшом павильоне парка в Ливадии. Мы столовались с придворными офицерами и чиновниками, и только свита и несколько приглашенных проездом завтракали с царским семейством, которое обедало вечером в тесном семейном кругу.
Однако через несколько дней после нашего приезда императрица, как я узнал позднее, желая отметить деликатным вниманием уважение, с которым она относилась к тем, кому доверила воспитание своих детей, поручила через придворных лиц пригласить нас к царскому столу.
Я был очень тронут таким вниманием, но эти завтраки, тем не менее вначале доставляли нам утомительную принужденность, хотя придворный этикет в обыкновенные дни, не был очень требовательный.
Мои ученицы, по-видимому, также скучали во время этих длинных завтраков, и мы с удовольствием отправлялись в комнату для знаятий, чтобы возобновить наши послеобеденные чтения совершенно попросту. Я видел Алексея Николаевича довольно редко. Он завтракал всегда с императрицею, которая часто завтракала у себя.
Десятого июня 1912 года мы прибыли в Царское Село, а немного спустя семья императора отправилась в Петергоф, откуда они ежегодно отправлялись совершить на яхте «Штандарт» обычную поездку в водах Финлядского залива.
В начале сентября 1912 года, царское семейство отправилось в Беловежскую Пущу — место императорской охоты в Гродненской губернии (Это единственное место, кроме Кавказа, где еще встречаются зубры — европейский бизон, который сохранился до наших дней в этих громадных лесах, покрывающих площадь около 1200 десятин.), где провело 15 дней, после чего отправилось в Спалу*, на более продолжительный промежуток времени. Там в конце сентября я и М.Петров присоединились к царскому семейству.
Вскоре после моего приезда императрица сообщила мне, что она желала бы, чтобы я начал заниматься о Алексеем Николаевичем. Я дал ему первый урок второго октября, в присутствии его матери. Ребенок, которому в то время было восемь с половиной лет, не знал ни одного слова по-французски, и я встретил при первоначальных моих с ним занятиях значительные затруднения.
Мое преподавание вскоре было прервано, потому что Алексей Николаевич, который сразу показался мне больным, должен был вскоре лечь в постель. Мой коллега и я были удивлены, при приезде в Спалу, бледным видом ребенка и тем обстоятельством, что его носили, так как он не был в состоянии ходить сам. (Это был обыкновенно начальник экипажа Деревенько, старый матрос императорской яхты «Штандарт», который носил ребенка, при котором он находился несколько лет.) Таким образом, болезнь, которою он страдал, без сомнения, усилилась...
Спустя несколько дней начали поговаривать шепотом, что состояние здоровья цесаревича внушает серьезное беспокойство, и что из Петербурга вызваны профессора Раухфус и Федоров.
Между тем жизнь продолжалась по-прежнему, устраивались охоты, и приглашенных было много как никогда...
Однажды вечером, после обеда, великие княжны Мария и Анастасия Николаевны играли в столовой перед их величествами, свитой и несколькими приглашенными две небольших сцены из комедии Мольера «Bourgois gentil¬homme» — «Мещанин во дворянстве». Исполняя обязанности суфлера, я укрылся за ширмами, которые служили кулисами, и немного наклонившись, мог рассмотреть, в первом ряду зрителей, императрицу — воодушевленную, улыбающуюся и разговаривающую со своими соседями.
По окончании представления я вышел черным ходом и оказался в коридоре перед комнатою цесаревича, стоны которого ясно достигали моего слуха. Вдруг я заметилъ впереди себя императрицу, которая бежала, подняв, в торопливости, друмя руками свое длинное платье, которое ей мешало. Я прижался к стене, и она проскользнула мимо меня, не заметив. Она имела расстроенный вид с оттенком печали.
Я отправился в зал, где было большое оживление, ливрейные лакеи разносили подносы с прохладительным, все были веселы, смеялись. Вечер был очень удачный.
Несколько минут спустя вошла императрица, которая опять изменила выражение своего лица и старалась улыбнуться тем, кто суетился перед нею. Но я заметил, что император, занятый разговором, поместился так, чтобы наблюдать за дверью, и я уловил безнадежный взгляд, который императрица бросила ему одному. Спустя час я отправился к себе, находясь еще под глубоким впечатлением той сцены, которая дала мне возможность сразу понять драму этого двойственного положения.
Между тем, хотя состояние здоровья больного сделалось еще тяжелее, жизнь, по-видимому, почти не изменилась. Только императрица показывалась реже и реже. Император же, превозмогая свои беспокойства, продолжал ходить на охоту, и обеды ежедневно собирали вечерами обычных гостей.
Наконец, 17 октября, профессор Федоров прибыл из Петербурга. Вечером я видел его одну минуту, и он имел очень занятый вид.
На следующий день был день ангела Алексея Николаевича. Кроме религиозного богослужения не было никаких торжеств, и все, следуя примеру их величеств, старались скрыть свое беспокойство.
19 октября лихорадочное состояние усилилось: утром 38,70 и вечером 39. Императрица приказала позвать профессора Федорова во время обеда. В воскресенье 20 октября состояние здоровья больного только ухудщилось. Но, несмотря на это, за завтраком было несколько приглашенных. На следующий день, когда температура поднялись до 39,60 и сердце стало очень слабое, граф Фредерикс попросил императора опубликовать бюллетень о состоянии здоровья наследника. Первый бюллетень был выпущен в Петербурге в тот же вечер.
Итак, потребовалось вмешательство министра двора, чтобы заставить родителей оповестить подданных о тяжелом состоянии здоровья цесаревича.
Почему император и императрица должны были принять это ужасное принуждение? Почему в то время, как они имели только одно желание — быть около своего больного ребенка, — они принуждены были показывать гостям улыбку на своих устах? Потому что они не хотели, чтобы стала известна настоящая болезнь, которой страдал наследник престола. Как я уже понял, что эта болезнь в их глазах имела значение государственного секрета.
Утром 22 октября температура у больного ребенка была 39,10. Между тем около полудня боли мало-помалу уменьшились, и доктора могли исследовать более подробно больного, который ранее не допускал этого вследствие невозможных страданий, которые ему приходилось переносить.
В три часа после обеда в парке состоялось богослужение, на котором присутствовало громадное количество крестьян из окрестностей.
С предыдущего дня, по два раза в день служили молебны о ниспослания выздоровления великому князю наследнику. Ввиду отсутствия в Спале церкви, в начале нашего пребывания там была поставлена, в парке, палатка с маленьким походным алтарем, в которой священник и совершал утренние и вечерние богослужения.
По прошествии нескольких дней, в продолжении которых беспокойство овладело сердцами всех, наступил кризис и ребенок был на пути к выздоровлению, но это выздоровление было длительное и, несмотря на все, чувствовалось, что беспокойство продожало тяготеть. Так как состояние здоровья больного требовало постоянного и бдительного надзора, профессор Федоров вытребовал из Петербурга одного из своих молодых помощников, хирурга Владимира Деревенко, который с этого времени оставался при ребенке. (Хирург носил ту же фамилию, что и матрос Деревенько, о котором упоминалось выше; почему их часто смешивали.)
Журналы того времени много говорили об этой болезни цесаревича и самые фантастические рассказы циркулировали по этому поводу. Мне самому уже позднее пришлось узнать истину из уст доктора Деревенко.
Кризис был вызван из-за падения Алексея Николаевича в Беловеже: желая сойти с маленькой лодки, он толкнул корму с левой стороны против обшивки, и напряжение послужило причиною внутреннего кровоизлияния, довольно обильного. Ребенок был на пути к выздоровлению, как, благодаря одному неблагоразумию в Спале, состояние его здоровья неожиданно ухудшилось. Кровавая опухоль образовалась в складке в паху и должна была повлечь за собою тяжелое заражение.
16 ноября, с крайними предосторожностями, но без особого риска к возобновлению болезни можно было уже думать перевезти ребенка из Спалы в Царское Село, где семья императора проводила всю зиму.
Состояние здоровья Алексея Николаевича требовало постоянного медицинского и вполне опытного надзора. Результатом болезни в Спале, была временная атрофия нервов левой ноги, которая отчасти потеряла свою чувствительность и оставалась согнутой, так что ребенок не мог ее вытянуть. Следовало применить массаж и прибегнуть к содействию ортопедического аппарата, который постепенно восстановил бы ногу в ее нормальном положении. Ясно без всяких объяснений, что при таких обстоятельствах, я не мог и думать, о возобновлении своих занятий с цесаревичем. Такое положение продолжалось до окончания больших каникул 1913 года.
Я имел обыкновение каждое лето ездить в Швейцарию. В этом году за несколько дней до моего отъезда императрица сообщила мне, что она имела намерение, по возвращении моем, доверить мне обязанности воспитателя Алексея Николаевича. Эта новость одновременно доставила мне и удовольствие, и опасение. Я был крайне осчастливлен доверием, которое мне оказывали, но меня устрашала ответсивенность, которая ложилась на меня.
Все-таки я чувствовал, что не имею права уклоняться от тяжелой обязанности, которая выпадала на мою долю, пока обстоятельства давали мне возможность иметь, быть может, непосредственное влияние, как бы оно незначительно не было, на воспитание того, кто, в один прекрасный день, мог стать государем одного из больших государств Европы.



ГЛАВА ТРЕТЬЯ
МОИ ПЕРВЫЕ ЗАНЯТИЯ В КАЧЕСТВЕ ВОСПИТАТЕЛЯ. БОЛЕЗНЬ ЦЕСАРЕВИЧА
(ОСЕНЬ 1913)


В конце августа 1913 года я возвратился в Петербург. Царское семейство в это время находилось в Крыму. Я отправился в канцелярию его величества, чтобы быть в курсе дела о последних переменах, и затем отправился в Ливадию, куда прибыл 3 сентября. Алексея Николаевича я нашел бледным и похудевшим. Он был еще очень болен. К нему применяли лечение грязевыми ваннами, при высокой температуре, которые ему значительно помогали и которые были предписаны докторами, чтобы уничтожить последствия, явившиеся результатом происшествия в Спале.
Я ожидал, конечно, когда позовет меня императрица, чтобы от нее лично получить необходимые указания и наставления. Но она никого не принимала и на обедах не присутствовала. Императрица только передала мне через Татьяну Николаевну, что во время курса лечения, никакие регулярные занятия для Алексея Николаевича невозможны, но в тоже время она просила меня, чтобы ребенок мог ко мне привыкнуть, сопровождать его во время его прогулок и проводить около него возможно большее количество времени.
Тогда я имел длинную беседу с доктором Деревенько, который сообщил мне, что наследник болен гемофилией — это наследственная болезнь, которая в известных семьях передается из поколения в поколение, через женщин, детям мужского пола. Болезни подвержены исключительно мужчины. Он пояснил мне, что незначительное ранение может послужить причиной смерти ребенка, так как кровь больного гемофилией не имеет способности свертываться, как это бывает у здорового человека, и, кроме того, ткани его артерий и вен настолько хрупки, что всякий толчок, повреждение и всякое сильное напряжение могут повлечь за собою разрыв сосудов и причинить роковое кровотечение. Вот ужасная болезнь, которой страдал Алексей Николаевич и которая вечной угрозою висела над его головой: всякое падение, кровотечение носом, простой порез, — все, что для другого ребенка было бы только пустяком, для цесаревича могло иметь смертельный исход. (Около 85% страдающих гемофилией умирают или в детстве или в молодости. Риск смерти значительно уменьшается, когда они достигают зрелого возраста. Это очень легко объясняется: взрослый умеет предпринимать осторожность, которая требуется состоянием его здоровья, благодаря чему уменьшаются и причины ранений. Страдающие гемофилией хотя и неизлечимы, но это не препятствует некоторым из них достигать зрелого возраста. Дети Алексея Николаевича были бы избавлены от этой ужасной болезни, так как она передается только через женщин.)
Надо было его окружить исключительными заботами и постоянным надзором, особенно в первые его годы, чтобы предотвратить всякую опасность. Вот почему, согласно настоянию докторов, цесаревичу даны были в качестве телохранителей два старых матроса с императорской яхты: начальник экипажа Деревенько и его помощник Нагорный, которые должны были всюду следить за ним.
Мои первые контакты с ребенком — в моих новых обязанностях — были не особенно легкие. Приходилось говорить с цесаревичем по-русски и отказаться от французского языка. Мое положение было очень щекотливо. Не имея никаких прав, я не имел и никакой ответственности.
Как я уже упоминал, я был сначала удивлен и разочарован, что императрица меня слишком мало поддерживала. Прошел уже целый месяц, а я не получил от нее ни одного указания. Мне казалось, что она не хочет вмешиваться в отношения между ребенком и мною. Такое положение много увеличивало трудность моих первоначальных действий, но, с другой стороны, это могло иметь свои выгоды, предоставляя мне выгодное положение установить более свободный и личный авторитет. Так или иначе, в это время у меня бывали моменты большого разочарования, так что мне приходиилось даже отчаиваться и чувствовать себя готовым отказаться от принятой на себя обязанности.
К счастию, в лице доктора Деревенко я встретил опытного советника, оказавшего мне неоценимые услуги. Он посоветовал мне вооружиться терпением. Вместе с тем он пояснил мне, что императрица, вследствие беспрестанных опасений возобновления болезни у цесаревича и какого-то особого религиозного скрытого фатализма своего, полагалась на волю обстоятельств и день ото дня откладывала вмешательство, которое напрасно заставило бы страдать ее сына, коль скоро ему не суждено уже было жить. Она не имела даже мужества переговорить с ребенком, чтобы расположить его ко мне.
Наконец я и сам понял, что обстоятельства были неблагоприятны, но, несмотря на все это, у меня оставалась некоторая надежда видеть когда-нибудь улучшение состояния моего ученика.
Алексей Николаевич благодаря болезни, которую он едва перенес, сделался слабым и нервным. В такой период времени ребенок с трудом переносил всякое принуждение, тем более, что никогда и не был приучен к строгой дисциплине. Я был в его глазах лицом, которому поручено было внушать ему отвращение к занятиям и прилежанию,

Рецензии Развернуть Свернуть

Августейший ученик

04.03.2006

Автор: Андрей Мирошкин
Источник: Книжное обозрение

Вышла книга, идеально соответствующая названию своей серии – «Биографии и мемуары» – здесь под обложкой два произведения: одно мемуарное и одно биографическое. Центральная вещь сборника, безусловно, – воспоминания Пьера Жильяра «Тринадцать лет при русском дворе».     Швейцарец Жильяр – один из немногих, кто находился вблизи императорской семьи с 1905 года до самых последних трагических дней, и не только остался жив, но и написал мемуары. Он преподавал французский язык наследнику Алексею, имел с ним продолжительные беседы и прогулки. Разумеется, Жильяр регулярно общался и с Николаем II, и с императрицей, и с великими княжнами – не говоря уже о придворной знати. Знавал он и послов иностранных держав в Петербурге, и прочих хорошо осведомленных людей. Он одним из первых вошел в подвал, где свершилась казнь. Побывал он (со следователями Белой армии) и на той поляне близ заброшенной шахты, где большевики уничтожили тела расстрелянных. При отступлении белых из Екатеринбурга, в условиях всеобщей суматохи, Жильяр буквально спас уникальные материалы следственного дела, помог переправить их во Францию.    Его воспоминания – это не только детальный рассказ о быте и привычках членов царской семьи, о русском придворном этикете, о личностях Николая II, императрицы и наследника Алексея. Это умный и вдумчивый очерк о том, что постигло в ту пору Россию. Рассуждения Жильяра о Распутине, Первой мировой войне, революции и первых днях красного террора читаются так, словно они написаны не по горячим следам событий, а спустя многие годы, после тщательного осмысления.    Другой приближенный к наследнику – высокообразованный иностранец, учитель английского языка Сидней Гиббс – не оставил мемуаров. В книгу включен биографический очерк о нем, составленный на основе различных материалов. Этот британец был учителем у детей Николая II с 1908 года. Он, как и Жильяр, последовал вместе с семьей императора в ссылку, одним из первых спускался в подвал ипатьевского дома после бегства красных... Увиденное в России так глубоко «перепахало» Гиббса, что он в середине 30-х в эмигрантском Харбине принял православие. «В представлении Гиббса православие переплелось с именем Романовых. Он чувствовал себя их должником...», – пишет автор очерка. Вернувшись в Англию, он стал православным священником и основал в Оксфорде Дом святого Николая.    Вообще, поразительный факт: в пору, когда отрекшегося царя бросали его министры и генералы, когда разваливалась русская армия и трещало по швам само российское государство, – два иностранца до конца оставались с Николаем II и его сыном. Вместе претерпевали все лишения и унижения – хотя легко могли бы покинуть Россию еще в 17-м. Вот пример для многих учителей.

 

Как обучали цесаревича

00.11.2006

Автор: Борис Соколов
Источник: Вестник учебной и детской литературы №5

В сборнике, изданном «Захаровым», под одной обложкой соединены воспоминания о царской семье швейцарца Пьера Жильяра, учившего цесаревича французскому (они называются «Тридцать лет при русском дворе»), и биография Чарльза Сиднея Гиббса, преподававшего царским детям английский. К сожалению, автор биографии, составленной по иностранным источникам, в книге не указан. Мемуары Жильяра — ценный источник по истории царской семьи в эпоху революции. Жильяр находился рядом с императрицей в Царском Селе в дни Февральской революции, а позднее вместе с Гиббсом входил в состав комиссии по расследованию убийства царской семьи, созданной адмиралом Колчаком. Он приводит тексты отречения от престола Николая П и его брата Михаила. По мнению Жильяра, царь не решился развязывать гражданскую войну во время войны с внешним врагом и потому отрекся от престола, а в результате Россия как раз и получила гражданскую войну. Жильяр также опровергает мнение о влиянии на царя Распутина. Он свидетельствует, что за время Первой мировой войны старец только трижды посещал цесаревича. Насчет же причин казни царской семьи и почему она оказалась в Екатеринбурге, Жильяр выдвигает заслуживающую внимания версию: «Около середины апреля 1918 года председатель Центрального исполнительного комитета в Москве Янкель Свердлов, находясь под давлением Германии, послал комиссара Яковлева в Тобольск, чтобы приступить к отправке царской семьи. Яковлев получил распоряжение привезти царскую семью в Москву или Петроград, но при выполнении своего поручения встретил сопротивление... со стороны Уральского областного совета, находившегося в Екатеринбурге. Этот Совет приготовил, неожиданно для Яковлева, западню, которая дала возможность захватить императора при выезде. Но скорее можно считать, что этот проект получил секретное одобрение из Москвы. Более чем вероятно также, что Свердлов играл двойную роль, а именно: делая вид, что он исполняет требования барона Мирбаха, представителя Германии в Москве, он условился с комиссара- ми Екатеринбурга, чтобы те не выпускали царя. Оставить там императора во что бы то ни стало входило в его планы». Екатеринбург ведь был родным городом Свердлова. Немцы могли затребовать царское семейство к себе. А выпускать добычу из своих рук Ленин и Свердлов не хотели. Расправу над Николаем и его семьей было очень удобно списать на самоуправство Екатеринбургского совета, чтобы уж совсем не потерять лицо перед Европой. Воспоминания Жильяра также важны с точки зрения чисто педагогической. Он рассказывает, как занимался с Алексеем, мальчиком, страдавшим гемофилией и потому ограниченным в контактах с внешней средой и в получении образования, поскольку из-за болезни в занятиях случались многомесячные перерывы. Жильяр считал необходимым давать ребенку больше свободы, несмотря на риск смертельно опасных травм: «Но что, быть может, было еще тяжелее, — так это одиночество цесаревича и невозможные условия, в которых проходило его образование. Я понимал, что такое положение должно быть почти роковым, что такое воспитание неминуемо сделает его существом несовершенным и в конце концов он окажется непригодным к жизни из-за того, что в молодости находился вдали от общения с людьми... Кроме того, в известное число лет, очень урезанных, учителя должны пройти урезанную программу. Это неизбежно заставляет учителей ограничиваться формальностями; они действуют, думая не столько о развитии у их ученика умственного кругозора, мышления и критического анализа, сколько о том, чтобы устранить все то, что могло бы побудить в нем неуместное любопытство и стремление к несоответствующим положению наблюдениям... Ребенок... бывает лишен того основного начала, которое играет главную роль в развитии суждений. Он всегда ощущает недостаток знаний, которые приобретаются самой жизнью, путем свободных отношений со своими сверстниками, непосредственного наблюдения и правильного общения с людьми и вещами». Эти педагогические замечания и сегодня могут помочь тем, кто обучает детей с ограниченной трудоспособностью. Немало любопытных наблюдений и в воспоминаниях Гиббса. Вот, например: «Великие княжны были очень красивыми, веселыми девочками, простыми в своих вкусах и приятными в общении. Они были довольно умны и быстры в понимании, когда могли сосредоточиться. Однако у каждой был свой особенный характер и свои дарования». Когда Гиббс начал преподавать наследнику, он сам тогда еще не говорил по-русски, и обучать физически слабого мальчика было очень непросто. Но постепенно между преподавателем и учеником установился контакт, и через несколько месяцев цесаревич, прежде не знавший ни слова по-английски, уже неплохо говорил на этом языке. А потом был Ипатьевский дом... Жильяра и Гиббса туда не взяли. Видно, опасались скандала из-за казни иностранных граждан

 

Алексей и учитель

00.01.2006

Автор: Ольга Костюкова
Источник: Профиль, № 3

Первая часть — «Тринадцать лет при русском дворе» — воспоминания швейцарца Пьера Жильяра, преподававшего французский язык детям последнего российского императора. Жильяр разделял судьбу царской семьи как в относительно благополучные предвоенные годы, так и в заключении в Царском Селе, Тобольске и Екатеринбурге. Учивший детей Николая II английскому Сидней Гиббс, увы, не писал мемуаров и, более того, осуждал Жильяра, выпустившего свои воспоминания в 1921 году. Но он оставил множество документальных свидетельств — дневников, писем и фотографий. В 1989 году большая часть документов продана на аукционе, а копии переданы в Бодлианскую библиотеку. Обстоятельный биографический очерк Сиднея Гиббса «Англичанин при дворе Николая II» написан специально для этой книги и издается впервые. После гибели венценосной семьи Гиббс принял сан и вернулся в Англию православным священником отцом Николаем.

Отзывы

Заголовок отзыва:
Ваше имя:
E-mail:
Текст отзыва:
Введите код с картинки: